ДМИТРИЙ ЦЕСЕЛЬЧУК

Оглавление Титул номера

Архив номеров На главную

Дмитрий ЦЕСЕЛЬЧУК

(Москва)

И С Х О Д

поэма

Купавна. Чистая тетрадь.

Купава в торфяном болоте,

И, встреченная на повороте,

С малиною в кошёлке мать.

Она мне баночку суёт

И деньги за дожитье платит:

– Я привезу ещё – не хватит.

А солнце жёлтый саван ткёт

Для уходящей вдаль фигурки.

Девчушки просят сигарет, –

Их у меня в помине нет, –

Шныряют пьяные придурки, –

Всё, что я Родиной зову,

Так хрупко и неповторимо,

И мент у врат Иного Рима

Стоит, как будто наяву.

затеял истерику в скверике

зажал в кулаке две копейки

хотел позвонить из Америки

дрожащей дражайшей еврейке

из автомата

думал не хватит мата...

Земля везде одна и та же,

И что мне Иерусалим, –

Таким же солнцем он палим,

И тот же мент и там на страже.

От моря Красного рукой

Подать до Средиземноморья.

В земле обетованной горя

Всё тот же отблеск, и покой

Приехавшему гою снится –

Рождённый в СССР еврей

В гостях на Родине своей

С утра спешит опохмелиться:

– В богоискательство жена

Ушла с концами... Мы в разводе...

И видик крутит о народе,

В ком с Богом спорит сатана.

Он верит в труд, трудолюбив,

И больше ни в какого бога.

...Семья уедет и тревога

Сожжёт среди берёз и ив.

Купавну Родиной зову,

А Вильно как любил, а Ригу –

Возьми мою любую книгу...

Но мент стоит, как наяву!

Ах, зачем себя лелею?

– Всё равно я околею.

Ах, зачем себя люблю?

– Всё равно себя гублю.

И я давно, как рыба, нем,

Виденьем мента ошарашен, –

Мне страшный суд уже не страшен,

В хитросплетениях дилемм

Не нахожу иного смысла:

Что сладко мне – подруге кисло.

И хоть на русском языке

Мы изъясняемся с ней оба,

Но как понять словцо зазноба,

когда сквозит на сквозняке,

Как в лихорадке, перестройку, –

Я обойдусь без колбасы, –

Жизнь положили на весы –

И не ложится баба в койку.

Исход важнее стал, чем муж,

Хотя и худо жить без мужа.

Своё бессилье обнаружа,

Попал я под холодный душ

Гордыни говорить на русском

И на 1/6 Земли

Меня ещё не замели,

Но мент, как призрак, в небе тусклом.

А если нереален он,

Зачем мне байки о загробке, –

В Купавне есть такие тропки,

И стоили бы 1000000

В Израиле 12 соток,

Где дом построил ещё дед.

Конечно, сволочь наш сосед,

Но нет отбоя от красоток, –

Возил и сын их, и отец.

Да не в красотках дело даже:

Угрюмый мент стоит на страже,

Беря под козырёк,– конец,

The end, «sof» – если – на иврите,

Вот отчего меня знобит,

Хотя я не антисемит, –

О рае на земле не врите.

Пусть видик гость возьмёт назад,

Налейте лучше гою водки,

А на закуску бок селёдки,

Да байки про грядущий ад, –

Про то, что хлынет кровь рекой,

Что перережем мы друг друга,

И ты, пока ещё подруга,

Что правде возразишь такой?

Ах, как же дед мой в Освенциме

И на Тайшете[1] правды ждал,

Быть может, он не угадал,

Не знал, в чём настоящий цимес?

Его берёзам за полста,

Совсем закрыли кроны небо,

И нет вкусней родного хлеба...

– Начать всё с чистого листа

Так нелегко,– бубнит зазноба,

Семью, как лодку, накреня,

В Обетованную маня...

И горло стискивает злоба.

Говорят в Италии

культурно: гениталии.

А у нас в СССР

говорят по-русски: ...

– Какая дура, Боже мой,

Меня меняешь на Израиль,

Но, русский, что я там оставил?..

– Жаль, что там снега нет зимой, –

В масть добавляет моя тётка.

– А я бы смылся,– тётин муж

Итог подводит,– наша водка

Везде в продаже, и к тому ж

Останется тут лишь безрукий,

Жлобы вам не подарят власть,

На них я насмотрелся всласть,–

Охранники у каждой суки...

– Вот видишь, – с горечью твердишь, –

А ты надеешься на что-то,–

Мой Комитет[2], моя работа,

Всё это отговорки лишь...

– Да, очевидно ты права.

И эту карту крыть мне нечем, –

Мы свой невроз, как можем лечим,

Но для меня наркоз – слова.

– Не философствуй,– метод тёщи

Вставлять о зяте резюме.

– Но я без слов – ни бе, ни ме, –

Всё выглядит намного проще:

Ты сматываешься, следом мать

С отцом – за дочерью и сыном,

И внуками. Каким кретином

Я не был бы, но собирать

В дорогу вас и ждать развязки, –

Тем более грозит развод, –

Я не могу. На целый год

Ты обещаешь свои ласки

Без штампа в паспорте. Потом

Приеду к бывшей я зазнобе,

И тут соседа встрянет шнобель.

А с исполнительным листом

Мне в суд какой там обратиться,

К тому же – шекелей нема...

Я, кажется, сойду с ума..,

Хотя традиционней спиться.

Прощай. Все кажется, Илья.

Ты не поляк уже, не русский,

Как говорят у нас, – французский,

Вот, что сказать хотел бы я, –

Останься просто человеком,

Национальностью своей

Не козыряя, и скорей

Поймёшь, что приключилось с веком.

Образование – туфта –

Один из плюсов Эльдорадо, –

Во что-то людям верить надо, –

Но жизнь не стоит ни черта

И в Веке Золотом и в нашем, –

Вот отчего, пожалуй, спляшем, –

Достаток или нищета –

Не жизненный сюжет прогресса,

Да что такое сам прогресс,

Когда вселился в маму бес,

Придав ей «приглашеньем» веса.

Блицкригом папу сокрушив,

Погромами, дороговизной,

Прощается она с отчизной,

И тут все средства хороши.

Одеться в Польше, ждать развода

Надеясь мужа уломать...

Ты не добила меня, мать,

Не та в стране сейчас погода.

Да и 15 лет назад,

Когда в US Илья и Лида

Отчалили, не подал вида,

Лишь к стулу присобачив зад,

Переводил прибалтов книги.

Я двадцать лет уж эмигрант.

Чужой язык – вот мой талант,

Что для меня роднее Риги?

Но будет мне переводить

И в языке чужом купаться,

Жить хочется, а разобраться,

Я свой язык хочу родить,

Без всяких табу ли, табу,

Любовь истёрлась – будет близость.

...Ты предаёшь меня – вот низость,

Я – на боку к тебе гребу

По букве брачного контракта, –

Засос немыслим и минет,

– У садуна и диабет, –

Добавишь ты из чувства такта,

В оргазм добавив яд игры,

И губы подожмёшь при случке

(Как жаль, но есть такие сучки –

Им за бугром нужны бугры).

Я помню чудное мгновенье...

А. С. Пушкин

Я брил тебя перед абортом

тупою бритвой с полчаса

и мелким бесом

юрким чёртом

между коленями вился

а ты лежала ягодицы

раздвинув ноги разведя

хлебнуть бы хоть глоток водицы

глазами в плоть твою войдя

я брил и брил по волосинке

уже казалось мне века

лежала ты как на картинке

и чувствовала мужика

разглядывая будто глазом

убогий бритвенный прибор

в его руках разжатым лазом

брала беднягу на измор

я брил и брил я ухитрился

сбрить всё что можно было сбрить

с тем что ты недоступна сжился

но как губам хотелось пить

и жгучее воспоминанье

сильнее чем любая явь

терзает бедное сознанье

лишь только памяти

потрафь

Земля везде одна и та же –

Из Штатов Лида мне строку

Вернула... Ягодкой в соку

Ты хочешь быть... Но мент на страже,

А значит смерть моя со мной,

Увы, уже не молодая –

В гордоновских стихах, рыдая,

Поёт старуха за стеной.

Хранятся в сердце строки многих,

Хотя зовёт живая плоть –

Из этого сырца господь

Горшки гончарит для убогих.

Убогий жизнь прожжёт играя,

Но есть Гончар – прямая речь –

Назвался груздем – лезешь в печь.

Учить – мозги дрочить

Д. Цесельчук

Между прочим – все мы дрочим

И. Бродский

Струхнул – струхнул четыре раза

И в страхе в лужицу глядишь, –

От ужаса – ужа родишь...

А мандельштамовская ваза

Проснулась, выплеснув хрусталь

На улицу – точнее в Яму,

В благодаренье Мандельштаму,

Раздвинув государство вдаль, –

Где мироздания скорлупку

Птенец невидимый клюёт...

Мент крокодильи слёзы льёт,

Не веря вольному поступку.

Да что за морок этот мент,

Сутаной заменивший китель, –

Нечаянный членовредитель?

Потусторонних служб агент?

В его руках досье моё –

Все линии мое ладони,

До матки этот дон в гондоне

Своим кадилом достаёт.

Как близко всё обнажено –

На миллиметр от лезвий страшных,

Как бьётся в схватках рукопашных,

Терзаясь, клетки волокно.

Кто жизнь смерти предпочёл

Да не уступит хмурым духам...

...Ирак опять войной по слухам

Грозит Израилю. Орёл

Над голубем крыла раскрыл,

Но голубь – с ядерной начинкой,

Полакомиться жирной спинкой

Не просто – не умерят пыл,

И, как предвидел Ностардамус,

Придёт Последняя Война

С ближневосточных дюн, она

Одна остудит Вашу Даму[3].

Хотя вернуть такой ценой

Изменницу с любимым сыном,

Каким бы ни был я кретином,

Я не хочу... Прощусь с женой,

Адью трёхкомнатной квартире –

И в этом будет наш исход, –

Прожить бок о бок целый год,

Не расслабляясь и сортире,

Угрюмый не позволит мент,

Случайно доведёт до стычки,

И вспыхнем мы с тобой, как спички, –

Уж лучше продадим патент

Оральной и анальной драмы:

Исход для смерти лишь предлог.

И если нас оставит Бог,

Мы – сохраним здоровье мамы

И не допустим суицида,

Безумия или убийства, –

Прочь краснобайство и витийство,

Ты помнишь, что писала Лида? –

Земля везде одна и та же,

«Games people play»[4] – бестселлер из

US – ему не нужно виз –

Нас он остудит в нашем раже,

Умерим "g" – азарт и пыл,

Не набирая ускоренье,

Куда важней «прямое зренье»

Слепого напряженья жил.

Раз хочется по-человечьи

Пожить – так будет в этом цель,

Закройся, половая щель, –

Нет сладострастия в увечьи,

Брось, бедолага, костыли

И просто так, с наивным видом,

Быть не желая «инвалидом»,[5]

Исполни замыслы свои.

Представь себе, что ты уже в раю

Там, за бугром, прародину свою,

Сухую, желчную, в оазисах кибуцей,

Впервые видишь. Призрак революций

На родине моей. В который раз

Всё проклинаю. Позабыл про нас

Тот, кто сшивал сюжетом эту драму,

Отца инфарктом одарил и маму

Старушкой нарядил, сколовши юбку

Английскою булавкой. Разве шубку

Когда-нибудь ей подарил отец

Хоть кроличью? Да будет ли конец

Бессрочной жизни и такой короткой.

Покорной и улыбчивой. Счастливой.

Размеренной. И даже боязливой.

Представь себе, что долга больше нет,

И родины сухой и горький свет

Струится над барханами пустыни.

Нет больше на лице твоём гордыни.

Ты далеко. А я в Петровском парке.

Снег падает. Прекрасен климат жаркий.

И климакс где-то за седьмой горой.

Но белый снег несовместим с жарой

И с морем Средиземным или Красным.

Ты не жалей и не считай напрасным

То, что соединяло десять лет

Меня с тобой. А ностальгия – бред.

Что снег, когда тугой плавник акулы

Как бритва, разрезает волны. Скулы,

Как у бульдога, сжаты в смертной схватке...

Ты достаёшь кусочек белой ватки

И осторожно вытираешь краску,

А я сдираю гипсовую маску

Улыбки с онемевшего лица.

Будь счастлива. Мне маму и отца

Оставить не на кого. Я у них в долгу

И в рай попасть с тобою не могу.

ШАБАТ

Август посредник между мной и моим сыном

Я в Лондоне был и в Берлине,

На Висле купался с моста,

А думал о брошенном сыне –

Он учит иврит неспроста.

И сразу, как только вернулся,

К евреям из Бруклина шасть,

Едва только переобулся,

Умылся, чтоб к сроку попасть.

Успел побывать на шабате,

Нашёл с ними общий язык

Взаимодоверия. Кстати,

И сын от меня не отвык.

Там не было тёщи и тестя,

И прочей докучной родни.

С Илюнею были мы вместе,

Хотя – ни секунды – одни.

Грядущий обряд обрезанья

И плеер в награду за боль,

И жвачка. И муки терзанья

Входящего в новую роль

Обычного мальчика. Разве

Он в том, что еврей, виноват?

...зачем я притронулся к язве?

Святая суббота. Шабат.

Из лагеря шёл пешкодралом –

автобус ходил до шести.

С Илюней, зверёнком усталым,

Я август хотел провести.

Как он отоспится на даче,

Как мы наиграемся в пинг, –

Но в переговорах удачи

С мамашей его не достиг.

– Судись ещё раз, если надо

С ночёвкой его забирать.

И сколько же явного яда

Вложила она,– твою мать, –

В слова эти: ты, мол, подонок,

И прочее – etc…

Но вырастет скоро ребёнок,

Ему быть мужчиной пора.

Он добр и ласков, не жаден –

И марку вернул мне, и фунт,

Чтоб я сохранил... Сколько гадин

И мошек налипло на грунт,

Распаренный в праздник шабата.

Запомню тот день навсегда:

В ермолках потешных ребята,

Мой – меньший и младшего брата

Жены. По колено вода

В речушке. Дорога полями.

Шофёр неотложки с войны

Тут живший. Едавший салями

Когда-то. Но нету вины

Его и моей в гладоморе.

Он денег с меня не берёт.

В Израиле чудное море,

Там внук мой и правнук умрёт.

А я остаюсь с тобою

Иван Алексеич, солдат,

Не нужен мне берег турецкий.

Святая суббота. Шабат.

23 августа 1990 года[6]. Купавна

КОММЕНТАРИИ:

1. один из лагерей ГУЛАГа

2. Комитет литераторов

3. Наша Дама – женский вариант Мента

4. «Игры, в которые играют люди» (англ.); книга Эрика Бёрна, американского психоаналитика

5. главное действующее лицо игры «Инвалид» (по Э.Берну)

6. дата 23 августа 1990 года – дата завершения всей поэмы за исключением вставки «Шабат», написанной 19 августа 1991 года.

Оглавление Титул номера

Архив номеров На главную