Константин КУДРЯШОВ
(Москва)
САПОГИ МАРШАЛА ЧОЙБОЛСАНА
Да... Это сейчас Бекар важный
стал - с отцом посрался, семью завел, пузо... А раньше - только в путь! Короче,
блин, про Бекара... Просыпаюсь я как-то у себя в общаге, задроченный как мышка.
Не, ну нормально так просыпаюсь, часика примерно в два - в полтретьего, потому
что... Потому что уже вроде как на третьем курсе и вроде как должен быть
сознательным и подавать пример молодому студенчеству, а кроме этого еще и
писать курсовую работу по археологии. А какая в жопу сознательность и тем более
курсовая, когда у меня депрессия по поводу несчастной любви, а в комнате
вписывается один крендель по прозвищу Виталка Накуренный? Правда, Маринка его
называла не иначе как Виталка-дебил, но это, так сказать, дело вкуса.
Да, Виталка, значит... Это,
короче, Виталка, он родом был откуда-то из-под Волгограда, но это неважно. А
важно то, что этот самый Виталка обладал уникальной способностью доставать
пиздатую траву в любое время дня и ночи, и практически в любом количестве. При
этом, что тоже важно и очень ценно, никогда не жался и отсыпал азиатской балды
сколько тебе надо... Ох, блин, как вспомню, так вздрогну, вот ведь времечко
было охуенное! У нас в комнате тогда меньше двух, а то и трех стаканов травы не
водилось, причем вся эта азиатская балда лежала на газетке, на письменном
столе, за которым я, по идее, должен был писать эту ебучую курсовую. И вот,
короче...
Да, и я, короче... Просыпаюсь
я это у себя в общаге, задроченный, как мышка. А потому что Виталка Накуренный
накануне, несмотря на двадцать градусов мороза надевает свой белый плащик... И
вот я, значит, спрашиваю, мол, Виталка, ты куда это намылился? А он как-то
хитрожопо подмигивает и отвечает: «За наркотиками!» И через пару часов
возвращается, подходит этак вот к столу и вываливает из карманов на газетку! Из
одного кармана - хуякс! Потом из другого - хуякс! Ни фига себе, сразу три
стакана! Естественно, что на следующий день просыпаюсь я у себя в общаге,
задроченный, как мышка...
Да, блин... И вот, короче,
просыпаюсь я это у себя в общаге, задроченный, как мышка. Виталка спит. Горема
спит. А в дверь стучат. И на столе невъебенное палево - три без малости стакана
отличной протертой азиатской балды! А в дверь стучат. Ну я, конечно, идиот...
Да, блин, вот такой вот мудак: вскакиваю, и в чем мать родила - в тельняшке и в
носках - распахиваю дверь. А там Бекар. Радостный такой... Не, он тогда всегда
был радостный, потому что подкатывал
яйца к одной такой Лене-Арийке с нашего этажа. И пока она думала, дать ему, или
не дать, писал песни про любовь, и очень был счастливый...
А Лена-Арийка... Блядь! Да при
чем здесь Лена-Арийка! Бекар! Бекар, блядь! Ну да, он, короче, радостный такой.
Проходит и ставит на стол бутылку говенного мазутного дешевого портвейна... Э,
говорю, хуй-то ты угадал. С портвейном, говорю, тем более с таким, вон, говорю,
к алкашам иди. У них синий фронт в соседней комнате и ни минуты покоя. Потому
что соль - белая смерть, кофе - черная смерть, водка - синяя смерть, а
азиатская протертая балда - зеленая жизнь... А у них там на синем фронте сплошное
моральное разложение - вчера своей синьки нажрались в слюни и орали полночи про
восьмиклассницу, как дети малые...
О! Ты уже принес! Ну тогда
давай по половинке за лонг лив рок-н-ролл... Ох, бля, дай-ка запить, не в то,
ссыка, горло...
Да, так вот. Нет, говорю,
алкоголь, говорю, - бычий кайф. Ну, бужу Горему... О! Горема! Не, ну Горема
это, конечно, атас полный. У него тогда по поводу Второй Мировой натурально
съехала крыша. Он даже с археологии ушел. На совок. Ну, на историю СССР. Чтоб,
значит, изучать дивизии Ваффен СС, набранные из советских подданных. У него
тогда весь словарный запас только и был, что «Ваффен СС» и «Насрать». Я ему и
говорю, мол, Горема, ну что тебе эта Вторая Мировая? А он мне: «Ваффен СС!» Ну
и хули, говорю, твои Ваффен СС, когда немцев трахнули и в хвост и в сраку? А он
мне: «Насрать!» Поговорили, бля...
И вот, короче... Да. Бужу
Горему. А он просыпается и с ходу заявляет, что ему сейчас же надо ехать в
Музей вооруженных сил смотреть на выставку значков... Ну, бля! Угадал! Точняк!
Именно что на выставку значков Ваффен СС! И чтобы я, значит, поехал с ним,
потому что одному ему ехать, оказывается, скучно. Я ему говорю, мол, Горема,
окстись, какой еще в жопу Музей вооруженных сил, когда мне надо курсовую писать
и фестиваль делать, потому что фестиваль даже главнее, ведь рок-н-ролл по
любому главнее, чем какая-то сраная курсовая... Потому что надо уже к
Оле-Одуванчику ехать и взвешивать ей неслабых пиздюлин, потому что... Потому
что из всех команд, которые она подогнала на фестиваль, трех уже в природе не
существует, а еще две в жопу пьяные и к общению непригодные. И с точками
фестивальными полная засада, поскольку Саша Трифонов, байкер зажратый, решил
прокинуть весь фестиваль и заломил такую цену, что без штанов остаться и обосраться
про войну. А ты говоришь, Музей, блядь, вооруженных сил! А мне еще вот с этим
ловеласом, с Бекаром репетировать, а программа сырая, как в трусах у
прошмандовки, и шатает ее как пьяную суку на нашей деревенской дискотеке! А ты
мне еще тут арапа заправляешь насчет, короче, Музея вооруженных сил...
Тут Горема упирается и
говорит, что, мол, друг я ему, или портянка, и уже примеряется мрачно выдать
свое любимое «Насрать». Я его успокаиваю что друг, друг, вот только сейчас
покурим и поедем. Тут Горема все-таки говорит свое «Насрать» и очень даже
вовремя и в тему. Потому что я, пока Горема и Бекар еще не опомнились, вдуваю
им, короче, в качестве завтрака чемпиона, сразу по паре паровозов со вчерашней
королевской нычки примерно на полкосяка. Досаживаю пяточку сам и быстренько
заколачиваю еще два косых, чтобы уж точно наверняка...
Да! Смотрю, а Виталка, не
просыпаясь, поворачивается к нам, открывает пасть и характерно так приставляет
к ней кулак тыльной стороной. Во, блядь, думаю, рефлексы четкие у парня! Тут всем
становится очень весело и я вдуваю спящему Виталке паровоз, он отворачивается и
продолжает мирно хрючить дальше. А мы в быстром темпе добиваем эти два косых,
причем в процессе и Бекар и я вдруг понимаем, что Горема прав и нам всем
необходимо ехать в Музей вооруженных сил.... И, короче, открываем окошко, чтобы
на всякий, блин, на фиг случай малость проветрить, собираемся и едем в лифте...
Ой, блядь... Да... Нет... В
смысле я пропущу пока, а то что-то меня уже ведет... Ага, за здоровье...
Ну вот, короче. А в общажном
лифте накуренным ездить - это просто пиздец. Потому что мало того, что
девятнадцатый этаж, так еще эта сволочь останавливается последовательно на
шестнадцатом и на пятом. А на шестнадцатом живут корейцы. А на пятом - негры. И
вот они все последовательно заходят в лифт. А мы накуренные, ну прям до белых
поросят. И нам очень смешно. Но мы держимся, хоть и из последних сил, потому
что ведь как смешно - и корейцы и негры... И под конец, уже почти на первом
этаже Горема вдруг икает и говорит: «Ваффен СС...» Ой, блядь, что тут началось!
Заводную игрушку «хохотунчик» видал? Ну, мешочек такой со смехом? Очень похоже,
только гораздо громче, цинично и в три глотки. Ага, пиздец полный...
Такие, значит, дела. Прям
делища... Ну вот, короче, только мы доходим до вахты, как Бекар резко так
разворачивается и валит обратно. Молча. Молча абсолютно, и как-то затравленно
озирается. Я его догоняю и спрашиваю, мол, ты чего. А он толком ответить не
может, несет какую-то херню полную насчет шерстистых носорогов и просит ключ от
комнаты. Я его пробую уговорить, а он уперся так, набычился, глазами по
сторонам водит и все равно просит ключ. Ну, блин, думаю, эти корейцы и негры
козлиные, папуасы, блядь, голожопые, высадили человека на конкретную измену, да
так, что ему уже носороги мерещатся. И придется теперь мне с Горемой переть в
этот засратый Музей вооруженных сил вдвоем. Ладно, думаю, хрен с тобой, золотая
рыбка, забирай ключ. Ну и, в общем... Да. И, короче, Бекар отвалил себе
обратно, а мы с Горемой...
А мы, значит, с Горемой... Не,
я снова пропущу, а то вы как-то накатываете часто и не по-детски, а я обещал,
что домой трезвым приду. Это тебе вон хорошо, у тебя жена свалила на целых две
недели, блин, вообще чистый мед... Да иди ты в жопу со своим дзен-буддизмом!
Ну вот. То есть... Ага. И мы,
значит, с Горемой поперли в этот самый Музей вооруженных сил. Ну, натурально,
пока в метро ехали, нас так слегка попустило, поэтому, чтоб сохранить нужный
накал страстей и свежесть восприятия мы зашли... Нет, блядь, не в кабак! И не в
сортир! А в Музее вооруженных сил есть такая мдень, типа музей под открытым
небом. Ну там всякие танки стоят, бронепоезд, ракеты, пушки, короче... Муть,
короче, всякая. И вот мы с Горемой зашли за бронепоезд и раскурили на двоих
маленькую такую, но ни фига себе пионерочку. И жизнь показала, что зря мы это
сделали. Потому что. Потому что зря. Потому что... А потому что он-то еще свои
сраные значки с горем пополам посмотрел, но меня, натурально, потерял. Да.
Потому что меня накрыло офигительно и я пошел в постоянную экспозицию и там
обнаружил совершенно уникальную штуку. Это, отцы, такая штука, что все Ваффен
СС, да и весь Вермахт вместе с Люфтваффе, панцерными дивизиями, ФАУ-2,
кригсмаринами и даже фольксштурмом - абсолютный детский лепет и слащавое розовое
говно. Да. Потому что, отцы, я там увидел парадные сапоги и халат маршала
Чойболсана. Хули ржете, кони! Ну да, маршал Чойболсан, Верховный
Главнокомандующий Монгольской Народной Республики... Нет, блин, вы не догоняете
ни хера. Я не прикалываюсь. Не, ну серьезно... Не, ну сам посуди - Вермахт и
вся хуйня - все-таки Европа, то есть Запад, пусть даже и с панцерными
дивизиями. А сапоги и халат маршала Чойболсана - Азия, то есть самая что ни на
есть Монголия, а это ни много ни мало, как Сила Чингисхана и все, что для
сраного Запада за этим воспоследует. Пусть даже там и панцерные дивизии. Да
какие там в жопы панцерные дивизии! Ни хера уже не поможет...
Ну да. И вот я так в это дело
там воткнул, и такие у меня мысли по этому поводу поперли, что Горема потом
полчаса не мог меня от этих, блин, шмоток маршала Чойболсана оторвать. А когда
я ему попробовал всю эту залепуху объяснить, то он заявил, что, мол, ты,
Кирюха, накурился и гонишь... Ну а хули с него еще взять кроме «Насрать» и
«Ваффен СС»...
И типа того. Ну ладно, ладно,
уговорили... Только чуть-чуть, слегонца так... Ага. И запить налей, а то что-то
как-то уже... Того... Ладно...
Вот... И, короче, мы с Горемой
возвращаемся. А нас так уже ни фига себе попустило, жрать охота, но это не
страшно, потому что я твердо знаю: у Горемы пачка макаронов и четыре бульонных
кубика, а у меня буханка хлеба, полпачки сахара и три пакетика майонеза. Значит
сейчас все будет. И вот, короче, Горема открывает своим ключом дверку, мы
входим и видим, блин, картину. Такую, что если, скажем, известного передвижника
Репина хорошенько накурить, а потом надавать поджопников... Не, даже тогда у
него ни хера бы не получилось, несмотря на то, что академик.
Ну, короче представь себе.
Наподобие если экскурсовод говорит, мол, повернитесь налево, повернитесь
направо... Ага... Значит так. Повернитесь направо. Виталка спит. Не, ну это
нормально абсолютно, он всегда спит до вечера, а вечером просыпается, надевает
белый плащик и, хитрожопо подмигивая, идет за наркотиками. Так что с этой стороны
все правильно и зашибись. Теперь посмотрите налево. А налево, блядь, атас
полнейший. Потому что на подоконнике сидит неизвестно откуда взявшийся Бахыт и
жрет. Бли-и-и-ин.... Это ж надо видеть, как он жрет... Откусывает прямо от
буханки, блядь, смотрю уже меньше половины осталось, горстями хуячит сахар,
зубами разорвал пакетик майонеза и с хлюпаньем высасывает уже, по ходу, самые
остатки. И еще, сука казахская, сначала горстью сахарку в ротешник засыплет, а
потом закусывает бульонным кубиком, просто так, блядь, насухую, причем
бульонный кубик тоже, по ходу, последний.
Так. Ага. Ну, а если, значит,
башкой попусту не крутить, а посмотреть прямо, то там уже, братцы, полный
пиздец. Потому что на моей кровати лежит синенький такой Бекар. В свитере, в
трусах и в носках. А на спинке кровати висят бекаровские джинсы, а на джинсах,
как раз в районе промежности - нехилых таких размеров мокрое пятно. А рядом на
полу - лужа.
Правда зашибанская картина? А
то! И вот, значит, так... И мы, короче, с Горемой малость охуели и стоим в
недоумении. Хер его знает, может и долго бы так стояли, но тут Бахыт возьми и
перни! И, главное, ссыка, громко так, мощно и с чувством...
Не, слушай, я больше так не
могу. Давай что ли и мне, потому что уже вообще караул, и если я сейчас не выпью,
то зарыдаю или уссусь на месте... Ага. Ну... Ну, давай опять за лонг лив
рок-н-ролл... И чтоб верблюдики не плевались. Ф-ф-у-ух... Не, нормально...
Запить дай... И сигарету...
И вот, значит, Бахыт ка-а-к
бзднет! Тут мы с Горемой срочно подорвались мутить спасательную операцию, хотя
из продуктов, по совести говоря, спасать уже было почти и нечего. Ладно.
Неважно... И, короче, перво-наперво мы крепко берем Бахыта за жопу, мол,
рассказывай, мелкий сукин сын, блядь, пидарас, как ты сюда попал и что ты здесь
вообще делаешь.
Да, блин... Не, ну Бахыт это
ведь вообще отстой чудовищный. Он как раз жил по соседству... Во-во, именно
там, где синий фронт и сплошные колдыри. И, короче, у этого Бахыта в комнате не
было никакой мебели, кроме двух матрасов и помойного ведра. Потому что на одном
матрасе спал сам Бахыт, а на другой ссали и срали два его кота - Пизя и Изя.
Не, блядь, это вообще... Пизя полностью назывался Иероним фон Пиздец, а Изя -
Изяслав. Собственно, мы с Горемой их так и прозвали. Они таким хитрожопым
макаром осуществляли глубинное метафизическое единство двух великих арийских
рас - славянской и германской. То есть, не ссорясь и не ругаясь, вместе и
сообща ссали и срали на казахский матрас. И, в общем... Да... Вот! А в помойное
ведро изредка поблевывал непросыхающий Бахыт, а коты, соответственно, оттуда
питались...
И вот, короче, Бахыт начинает
ныть и плакать, что ему очень хотелось кушать, что все деньги он пропил, что он
все отдаст и отработает, и чтоб его, короче, пожалуйста не пиздили по широкому казахскому
рылу. А, ссыка, на логичный вопрос, за каким таким болтом в дверку не постучал
и по-хорошему не попросил, Бахыт опять скулит и говорит, что стучал и просил,
но было закрыто, и внутри кто-то нечленораздельно выл. А он, Бахыт, сильно
беспокоился, чтобы с соседями ничего не случилось, поэтому забрался к нам в
комнату по стене, по внешнему карнизу и через окошко, а когда увидел жратву, то
удержаться уже, короче, совсем, блин не мог, только пожалуйста не бейте...
Да, блин... И тут у нас с
Горемой отвисают чавки и пропадает всякая охота отпиздить казахского мародера.
Потому что, между прочим, девятнадцатый этаж, а внешний карниз - это такая
хреновина, сантиметров примерно в пять шириной. И вся она обледенела, потому
что минус двадцать - это вам не хрен собачий. А от бахытовского окна до нашего
метра, наверное, четыре, а Бахыт в одних советских трениках и босиком...
Не, ты прикинь, а? Во-во...
Ладно... В общем, отпустили мы этого несчастного мудозвона к его засратым
котам. Чего? Нет, по роже не дали... Не, ну как... Горема, конечно, все-таки
отвесил ему на прощание поджопника, и все, а так даже пальцем не тронули...
Бахыт, блядь... Не, ну согласись, пиздец полный. И, короче... Что? А, ну да.
Бекар. Да! Не, отцы, я, в общем-то, сначала думал, что у нас здесь самая
настоящая бытовуха. Ну то есть была такая мысль, проскользнула - типа Бахыт
Бекара задушил, а тот перед смертью маленечко обоссался. Хуй-то там! Пока мы с
Бахой разбирались, этот, блин, ловелас зенками захлопал и вроде как ожил. И,
что характерно, сразу стал шариться насчет хавчика...
Сейчас, погоди... Давай врежем
еще по маленькой, а то как-то уже в горле пересохло... Во-о-от... Вот,
нормальненько так пошла, ништяк...
И вот, значит, Бекар говорит,
что, короче, вообще пиздец - вот что он говорит. Я, говорит, как только вы ушли
в свой сраный музей, спокойно так вхожу в лифт, а про себя повторяю, что
главное - не спалиться, главное - не спалиться... Потому что, говорит, мне
сначала показалось, что ты, Кирюха, похож на шерстистого носорога, и нас из-за
этого обязательно запалят. И вот, говорит, спокойненько так еду в лифте, а
вокруг стоят какие-то люди. И мне все кажется, что они не просто едут, а
смотрят на меня подозрительно и про себя думают: «Во, наркоман Супрунов,
накурился и едет!» И ведь, блин, что главное, фамилию мою откуда-то знают!
Короче, говорит, на изменах таких доехал я до девятнадцатого этажа, а у самого
в мыслях - сейчас бы поскорее закрыться в комнате, чтоб не запалили. Потом
думаю - блядь, не поможет ведь ни хера. Потому что все равно будут всякие рядом
ходить и думать: «Во, наркоман Супрунов, накурился и спрятался в комнате!» И,
ведь, главное, фамилию мою откуда-то знают! Думаю, ну ни фига себе накрыло,
может, макарошков сварить, чтоб попустило, а то ведь как-то уже совсем прет немилосердно...
Короче, набрал, значит, воды в кастрюльку, дверку за собой на всякий случай
ключиком закрыл, несу осторожненько так... Вдруг как начнут в дверь щемиться!
Ну, думаю, точняк - запалили! Сейчас вломятся и будут орать: «Во, наркоман
Супрунов, накурился и хочет себе макарошков сварить, чтоб попустило!» И, ведь
главное, сволочи, фамилию мою откуда-то знают! Тут, говорит, на меня затмение
какое-то нашло, я кастрюльку уронил, поскользнулся и сам упал... А розетки у
вас, говорит, как-то низко, ну я вот туда водичкой из кастрюльки и попал, и
ка-ак меня током по жопе ебнет! Только успел, говорит, штаны снять, повесил их
на спинку, а тут, блин, лезет кто-то в окно! Ох, говорит, пиздец как я
пересрал! Упал на кровать и прикинулся на всякий, блин, случай, мертвым. И
глаза даже закрыл - тоже на всякий случай. Тут слышу - кто-то жрет. И ведь,
точно блин, ощущаю - жрет, а про себя думает: «Во, наркоман Супрунов,
накурился, воду пролил и прикинулся мертвым, чтоб не запалили!» А, главное,
ведь, сука, фамилию мою откуда-то знает...
Да, такие вот делища, а ты
говоришь Бекар, Бекар, пузо, все дела... Нет уж, блядь, Бекар - это... Это... В
общем, короче, рок-н-ролл, и в полный рост. Не, сейчас у меня нет, а то разве
бы мы водку так бездарно квасили? Не, ну было немного, так, небольшой подгон,
ага... Ну, это, конечно, была не трава, а караул - гидропоника из Амстердама...
Да ты что, вообще чистый мед - она, короче, не прибивает, как какая-нибудь
херня джанкойская, а мякенько так приподнимает и несет, несет, и все вперед и
вверх, и такой с нее становишься одухотворенный... На типа Дрейча. Вот с ним-то
как раз мы ее и курили. Он тогда что-то так засуетился, уходит в сортир... А
потом возвращается, вздыхает так, наподобие какого-нибудь романтика
серебряного, блин, века, и выдает тихо, но в пространство: «Очень рекомендую
пописать. Это незабываемо...» Да, блядь, так-то вот. Ну а что я говорил? Еще за
одной надо бежать. Погоди, погоди, сейчас я тоже чего-нибудь скину...
Коктебель, 20-22 сентября,
2004 г.
© Константин Кудряшов: 2007