Александр КУЗЬМЕНКОВ

(Братск)

 

 

СКАЗ ПРО ТО, КАК ЦАРЬ ГВИДОН ЖЕНИЛСЯ,

И КАКОВОЙ СОДОМ ЧРЕЗ ТО УЧИНИЛСЯ

 

 

 

 

Как на море-окияне

Да на острове Буяне

На дубу дурак сидит

И на всю округу бздит.

Кто далече проезжает,

Того на хуй посылает,

Кто поближе подойдет,

Обоссыт и облюет.

Вот и все, пиздец зачину.

Дале - сказка, чин по чину.

 

 

ЧАСТЬ I

 

В славном царстве тридевятом,

В белокаменных палатах

Царь Гвидон сидел без бед

Уж шестой десяток лет.

Прежний царь, его родитель

Охуенный был воитель

И во все концы земли

Так и сыпал пиздюли.

Но соседи от Гвидона

Днесь не ведали урона.

Царь решил: "Ебена мать,

На хуй надо воевать?

В государстве славном нашем

До хера и щей, и каши,

Так ебись насквозь она,

Распроклятая война".

Этак вот, забот не зная,

Хуем груши обивая,

Протянул он без трудов

С лихуем полста годов.

Только тут на царску милость

Горе горькое свалилось:

Поседела борода -

Бес хватает за муда.

Знал лукавый свое дело:

У Гвидона засвербело.

Царь однажды поутру

Кликнул Думу ко двору.

Призадумались бояре:

Хули ждать от государя,

Ежели с утра Гвидон

Учинил такой трезвон.

Ожидать пришлось немного, -

Царь явился у порога,

Как обычно, вдребезень,

И корона набекрень.

Вот, рыгая перегаром,

Обратился он к боярам:

"Нам, робяты, спору нет,

Шибко нужен ваш совет.

Лет, бояре, нам немало

И дрочить уж не пристало.

Такожде невместно нам

Тискать девок по сеням.

Да мужик я, а не мерин

И жениться я намерен.

Девку надобно найти

Лет не боле двадцати,

Чтобы целку беспременно

И красы чтоб охуенной.

Да заешь их мандавша,

Нет ведь эких ни шиша!"

Все, задумавшись, молчали,

Только шептунов пускали.

Первым речь держал, привстав,

Воевода Мудослав:

"Нам, людишкам ратным, хули?

Мы Гвидону присягнули.

Я за батюшку пойду

Хошь на битву, хошь в пизду".

Следом молвил князь Пердило:

"Нам, боярам, это мило.

Государевой елде

На земле и на воде

Верой-правдой всяк послужит,

Пусть царь-батюшка не тужит.

Про твою, кормилец, честь

У французов девка есть.

С нею, доложу покорно,

Еться будет не зазорно.

Лучше наших всех блядей,

Королевских, слышь, кровей.

Шел я даве по базару,

Глядь, а там француз с товаром.

Я парсуну сторговал -

Краше, право, не видал".

Царь ответил: "Очень даже

Ублажил меня ты, княже!

Да не худо поглядеть,

Что за бабу будем еть".

Князь Пердило легче пуху

Поднялся единым духом,

Обернулся за часок

И парсуну приволок.

Допекли Гвидона бесы:

Поглядевши на принцессу,

Он велел без лишних слов

Снарядить за ней послов.

Сам направился в светлицу,

Намеряясь похмелиться.

Лишь уселся у стола,

Нянька царская вошла.

Звали няньку Секлетеей,

Почиталась всех умнее;

От младых своих ногтей

Был Гвидон воспитан ей.

Сорок лет царю служила:

С малолетства хуй дрочила,

А когда пора пришла,

И поеть ему дала.

Нянька молвила угрюмо:

"Ты хуйню, мой свет, надумал.

Али в вотчине твоей

Мало девок да блядей?

Пизды, что ль, побило градом?

Эвон их - и сплошь и рядом.

От заморской от манды

Наживешь себе беды.

Твой родитель в стары годы

Хаживал туда походом.

Ворога разъеб во прах,

Да вернулся в шанкерах.

От него-то я немало

Про французов тех слыхала.

Все тебе перескажу,

Бог свидетель, не пизжу.

Нету там ни щей, ни квасу,

Жрут в посты лягушье мясо,

Всяк неделями не мыт

И заебиной смердит.

Все они латыньской веры

И ебливые без меры,

Да добро б, еретики

Хошь еблися по-людски.

Мужики там, вставши раком,

Хуй суют друг другу в сраку,

Бабам лижут секеля, -

Вишь, какая та земля!"

Не желая спорить с нею,

Царь старуху Секлетею

Лишь сиповкой обозвал

И в пизду ее послал.

Сам, подвинув ближе флягу,

Занялся отменной брагой.

Да и мне охота пить,

Впору горло промочить.

 

 

ЧАСТЬ II

 

Коротка у сказки речь,

Да пиздеть - не шаньги печь.

До того, слышь, до Парижа

Тыща верст, никак не ближе.

А послов носило так:

То по бабам, то в кабак.

Их за это не осудишь -

Тише едешь, дальше будешь.

Сколь ни пили, ни еблись,

Все ж до места добрались.

А французы честь по чести

Хлопотали об невесте:

Надо ж целку залатать

Да приданое собрать.

В этой самой канители

Шла неделя за неделей.

Царь в светлице заперся,

Рукоблудьем занялся,

И, спуская на парсуну,

Думал: "Я уж ей засуну,

И пойдет такая жисть,

Одним словом, заебись".

Прилетела весть с границы,

Что принцесса близ столицы

И прибудет ко двору

Не позднее чем к утру.

Было тут переполоху!

Царь от радости заохал,

Хоть ему и не к лицу,

Заметался по дворцу:

"Еб твою! Бардак в палатах!

Под иконами насрато!

Челядь, кто там? Вашу мать!

Все немедля прибирать!"

Началось столпотворенье:

Всюду шли приготовленья,

Собрались стрельцы на двор,

С похмела, как на подбор.

Дабы царскую невесту

С честью проводить до места,

Воевода, пьян зело,

Пятый раз полез в седло.

Только даром он старался:

Снова в говнах извалялся.

Царь вскричал: "Поеду сам,

А его убрать к хуям!"

И назад вернулся вскоре

С королевной из-за моря.

Им навстречу из ворот

Повалил толпой народ,

Разом пушки пизданули

(Честь так честь, иначе хули?)

И поплыл со всех сторон

Колокольный перезвон.

Сев с невестою к обеду,

Царь затеял с ней беседу,

А она, что ни спроси,

Все пардоны да мерси.

Ни хуя не разумела,

Матюгалась, впрочем, смело:

Знать, дорогой бранных слов

Нахваталась от послов.

Да об этом мы не тужим,

Чтоб етись, толмач не нужен.

Объявил Гвидон: "Пиздец!

Нынче еду под венец!"

Отстояв у аналоя,

Царь устроил пир горою.

Загулял крещеный свет,

Но об этом речи нет.

Что вы, свадеб не видали?

Гости пили и блевали,

Раза два передрались

И вповалку улеглись.

Распрощался царь с гостями:

"Недосуг возиться с вами,

Поглядеть давно пора,

Где у молодой дыра".

Во светлице царь разделся,

Ухмыляясь, огляделся,

На хую все волоса

Частым гребнем расчесал,

Опосля в лампаду слазил

Да лампадным маслом смазал,

Ухватил елду в кулак

И пошел ломать целяк.

А царица молодая,

Брачной ночи ожидая,

Вся разделась догола,

Даже ноги задрала.

Царь, едва ее увидел,

Свету белого не взвидел,

Закудахтал над женой:

"Боже ебаный ты мой!

Ай да девка! Ну и лепа!

Титьки, эвон, будто репа!

До чего, блядь, хороша,

Окаянная душа!

Краше всех, куды не на хуй!

Ну, задам тебе я страху!"

И с елдой наперевес

К молодой Гвидон полез.

Да свершилось злое лихо:

Одолела неставиха,

Мокрой тряпкой хуй повис,

И залупа смотрит вниз.

Царь промолвил, чуть не плача:

"Право слово, незадача!

Чтобы нам беду избыть,

Может, надо подрочить?"

А царица без подсказки,

Закативши томно глазки,

Потащила в рот конец,

Будто сладкий леденец.

Битый час трудилась баба,

А елда валилась набок.

С горя ебнув водки жбан,

Царь улегся на диван.

Молодой етись охота:

Свечку спиздила с киота,

Дрочит - ажно пот пробрал.

Мирно царь всю ночь проспал.

Встав наутро с перепоя,

Смутно вспомнил все былое,

Дернул стопку первача

И велел позвать врача.

Пферденшванц, немецкий лекарь,

Костоправ и апотекарь

Осмотрел кутак и вот

Скорбно молвил: "Либер Готт!

Медицин не снает средстфо

Устранять такое бедстфо".

Царь-страдалец сгоряча

Злобно харкнул на врача

И забился, как в падучей:

"Ах, опездол злоебучий!

Не умел лечить, злодей, -

Оставайся без мудей!"

Немца враз охолостили,

Нищим по миру пустили,

А Гвидон велел тотчас

Написать такой указ:

Де о здравии молебен

Царской милости потребен,

А служить его в церквах

И честных монастырях.

Правду молвить, "алилуйя"

Бедного царева хуя

На вершок не подняла,

Только время отняла.

От великой от печали,

Что святые наебали

Запил горькую Гвидон,

И в вине забылся он.

 

 

ЧАСТЬ III

 

Как-то вечером погожим

Царь Гвидон с унылой рожей

И бумажкою в руке

Восседал на стульчаке.

Битый час уже старался,

Только было разосрался,

Вот уже... Но в этот миг

Нянька ворвалась в нужник.

От великой от досады

Царь воскликнул: "Хули надо?

Кыш, прокислая кутья!

Видишь, делом занят я".

Секлетея отвечала:

"Ты, блядь, выслушай сначала!

Серешь, сокол ясный, тут,

А жену в хлеву ебут!

Я бы даром не пиздела,

Да сама, чай, доглядела!"

Царь, забыв свою нужду,

Крикнул: "Мать ее в пизду!"

Подскочил, как ванька-встанька,

Следом кинулся за нянькой,

Но, запутавшись в портках,

На пол ебнулся в сенях.

Нянька время не теряла,

А пока стрельцов скликала,

Царь напяливал штаны,

Проклиная блуд жены.

Стража мигом собралася

И уже чрез четверть часа

С бердышами и ружьем

Обложила хлев кругом.

Подошел Гвидон к порогу

И сказал: "Робяты, с Богом!"

Нянька, двери отворя,

И, радея за царя,

"Слово", - крикнула, - "и Дело!" -

И с натуги запердела.

На ее истошный крик

Из соломы встал мужик.

Царь вскричал: "Вязать злодея!

Да огня сюда скорее!

Ни хуя мне не видать,

Кто царицу смел ебать".

Времени прошло немножко -

Раздобыли головешку.

Как не стало темноты,

Охнул царь: "Полкашка, ты?!

Расшиби тебя родимец!"

Князь Полкан, царев любимец

Лишь прикрыл рукой муде.

"А царица, сука, где?" -

Царь продолжил, - "Эй, холопы!

Отыскать мне эту жопу!"

Стража, видя царский гнев,

Перерыла на хуй хлев.

Вновь стрельцы не оплошали

И царицу отыскали:

Схоронилася она

В куче бычьего говна.

Царь велел: "Блядищу эту

Под замком держать до свету,

А с тобой, Полкан, сейчас

Будет разговор у нас".

Сволокли в острог царицу.

Удалился царь в светлицу

И, усевшись там без сил,

Доброй браги попросил.

Только выпил четверть жбана,

Привели к нему Полкана.

Тот воззрился на царя,

Ни хуя не говоря.

Он допрежь на службе царской

Возглавлял Приказ пушкарский,

Но на службу хуй забил,

Пежил баб да водку пил.

Был Полкан детина ражий

И в плечах косая сажень.

Шла еще о нем молва,

Что елда - аршина два.

И великий был затейник:

Сунет бабе в жопу веник,

А потом начнет ту блядь

Вкруг дворца кнутом гонять.

Царь над ним об эту пору

Потешался до усеру,

Ныне же, рассвирепев,

Милость поменял на гнев.

И, насупившись сурьезно,

Он Полкану крикнул грозно:

"На колени, сучий шиш,

Чай, перед царем стоишь!

Государева злодея

Наказать ужо сумею.

Помолись, поганый тать,

Как начну тебя пытать:

Кол тебе засуну в сраку,

А муде скормлю собакам,

На угольях подпалю

И четвертовать велю".

Посулив Полкану кару,

Царь налил вторую чару.

А Полкан, хоть молодец,

Чуя скорый свой пиздец,

Испугался до усрачки,

Пизданулся на карачки,

Взвыл, как целка на хую:

"Отпусти вину мою!

Елдаков-то, чай, немало,

В царской кунке побывало!

Государь, великий грех -

Одного ети за всех.

Вороти былую дружбу,

Сослужу любую службу!"

Царь налил еще одну:

"Отпущу тебе вину,

Коль доложишь без утайки,

Кто ебал мою хозяйку".

Истово перекрестясь,

Встал с колен ебливый князь.

Новоявленный иуда,

Не желая быть безмудым,

Взял бумаги и чернил

И реестр сочинил.

Царь тотчас бумагу в руки

И заохал: "Ну и суки!

Ох, ослиные хуи,

Слуги верные мои!"

И бояре, и дворяне,

И попы-то, и миряне, -

Весь столичный знатный люд

Сотворил с царицей блуд.

Поебень читать такую

Про свою про дорогую

У кого достанет сил?

И Гвидон заголосил:

"Все меня продали ради

Иноземной этой бляди!

Стража, матерь вашу, эй!

Всех бояр сюда скорей!"

Волокут бояр средь ночи

Пред царевы грозны очи.

Гневно царь сощурил глаз:

"Хуерык на всех на вас!

Всею, стало быть, столицей

Кляп чесали об царицу?

Всем отрежу кутаки!

Что примолкли, мудаки?

Смелы были, как еблися,

Что ж теперь-то усралися?

Князь Пердило, остолоп,

Каково царицу еб?"

"Правду молвить, царь-надежа,

Мне она давала лежа.

Но как ноги задрала,

Как пиздою поддала,

И ебется, будто пляшет, -

Уж куды тетерям нашим!"

Закряхтел Гвидон. Потом

В Мудослава ткнул перстом:

"Отвечай и ты, невежа,

Как мою царицу пежил?"

Воевода помолчал

И невнятно замычал:

"Хули толку запираться?

В жопу мне пришлось ебаться.

На залупе волдырей

Я натер немало с ней".

Тут бояре рассудили,

Что хотя и согрешили,

Но башки повинной меч

Никогда не будет сечь.

Таково из них поперло -

Надорвали, каясь, горло.

Царь решил: "На этот час,

Сучьи дети, будет с вас.

До утра повремените

Да порты перемените:

До того дриснею прет, -

Силы нет, ебать вас в рот!"

С тем Гвидон бояр оставил,

Только стражу к ним приставил.

Занялась меж тем заря

И застала, слышь, царя

В размышленьи тяжком: либо

Вздернуть всех бояр на дыбу,

Либо же царицу-блядь

Для примеру наказать.

Тут опять, скажи на милость,

Секлетея объявилась

И завыла над царем,

Будто бы над мертвецом:

"Ой, болезный, утрудился,

Аж в лице переменился!

А дозволь-ка, государь,

Подрочу тебе, как встарь".

Царь, зевая равнодушно,

Расстегнул мотню послушно:

Мол, трудись, да знаю я,

Что не выйдет ни хуя.

Тут на диво, ты поглянь-ка,

Кляп его в руках у няньки,

Как оглобля, поднялся,

Прежней силой налился,

И Гвидон с кошачьим визгом

Все заебиной забрызгал.

А бояре между тем

Пригорюнились совсем,

И гадали, сердцем мучась,

Какова их злая участь.

Тут Гвидон вошел в покой,

Развеселый и хмельной.

"Слушайте, бояре, слово

Нерушимое царево:

Супостатов наших всех,

Кто чинил с царицей грех,

Дабы было неповадно,

Выдрать розгами нещадно", -

Царь, икоты не сдержав,

Наблевал себе в рукав,

Бородою вытер морду,

А потом продолжил гордо:

"Иноземную же блядь

В монастырь велим сослать.

Пусть она там слезы точит,

А когда етись захочет,

Разрешаем, так и быть,

Раз в полгода подрочить.

Мы же хуем днесь не слабы,

Да не надобны нам бабы!"

Речь окончил царь Гвидон,

Бзднул разок и вышел вон.

Кабы всем нам, для примеру,

Рассудить таким манером:

Мол, честные господа,

Эка невидаль пизда,

То тогда бы нам немало

Жить на свете полегчало.

Не хотите? - Хуй на вас!

Вот и весь нехитрый сказ.

 

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

 

 

Писателем я перестал быть осенью 1991 года, поставив последнюю точку в последней своей книге. Она, как и две предыдущие, была написана во времена перестроечной эйфории, когда казалось: вот-вот, и пребудет на земли мир, а во человецех благоволение - каждый получит по труду, номенклатуру определим в говновозы, братья-литераторы примутся писать шедевры и проч.

 

Жизнь, как говаривал незабвенный Gorby, внесла свои коррективы, и иллюзии эти накрылись известным мокрым местом. Глядя на чиновников, обнаглевших втрое противу прежнего, и на залежи кинороманов на прилавках, понял я, что страна Совдепия по-прежнему ни во мне самом, ни в книгах моих не нуждается. И не нашел иных слов, кроме привычного: а не пошло бы оно все...

 

С тех пор сочиняю исключительно похабщину. Странное дело, - опусы эти, написанные забавы ради и большей частью с перепоя, расходятся по рукам и пользуются (как будто) читательской любовью. Стало быть, кому-то оно нужно...

 

Скучно на этом свете, господа.

 

Вот, кажется, и все. Процитировать разве напоследок Губермана?

 

"Ну что еще? Курить я бросил,

Здоровье пить не позволяет,

И вдоль души глухая осень,

Как блядь на пенсии, гуляет".

 

Примите и проч.

 

А.К.

 

© Александр Кузьменков