Оглавление
Архив номеров На
главную
Сашенька
НОВОЖИЛОВ
(Липецк)
ТАНЦЫ
ТАНЦЫ
Танцы.
Жар ланит и
спицами острыми,
Как гвоздями
в пятки;
Просто
галопом по набережной,
В ожидании
завтрашней паники
Носятся
пьяные раненые.
Чувствительные.
К морозным
зимам и снегу белому,
Не меняют
старые повадки;
Пляски
завтрашней артиллерии,
Бьющейся,
пульсирующей артерии,
Наружу сердце
рефлексирующее.
В танце.
Земля стонет
вся в трещинах,
Змеи игриво
жалят,
Орущую в
микрофон женщину,
Сузившую
корсетом талию.
Жалко ей.
Юные головы в
память вросшие,
В танце
ревниво принёсшем,
На
алтарь, цветы усохшие,
Жертвам нынешней осени.
ВМЕСТЕ И
НАВСЕГДА
На вашем
облаке и в вашем подсознании
Машины режут
лёд
Кусками
Языками,
прилипшими к словам
Свисающими с
кресел,
Лениво
шевелящихся,
Играющих вам
песен.
Забыт мной
ваш мотив
За жирной
нотой чёрной
У памятника
скромно
В плаще, с
зонтом в руке
А на каком мы
говорили языке?
Я помню
только вечер
Шипели фонари
От мучившего
их холодного дождя.
Прочла ты
раза три
Свою молитву
тихо
Почти что про
себя, но я заметил,
Как вместе мы
сбежали
С тобой с одной
палаты,
Устав на
жестких койках валяться день и ночь.
Ни ловкость
глаз тебя ко мне приводит,
а частота
ударов ветра,
Я говорю
всерьёз.
Всегда вдвоём
вперёд
В любую
непогоду
В различных
позах
Из затёртых
модных книг,
Туда, где
счастия погода
Станет одой,
но
Адом мода,
мадо дамо, одам дома
По качеству
не хуже, чем тогда.
Я взглядом
вас приблизив и открыв.
А помните вам
снилось,
Что кто – то
режет лёд
И кто-то был
красив.
НЕЗДОРОВОЕ
УВАЖЕНИЕ К ТРАМВАЯМ И ПОЕЗДАМ
1
Звучащий поставленным голосом,
Простуженным
от холодного молока,
Проистекающего
тоненькой струйкой
Чуть толще
волоса
Из кудрявого
облачка,
слышится в
тренькающем воздухе,
убаюкивающим уставших пассажиров,
опирающихся
на поручни,
забавляющихся мелодией,
прогоняющей
запамятовавшегося,
глядящего в
другую сторону
юродивого,
не
подозревающего,
что сиплость
диезов, бемолей,
когда убрали
точечку, а поставили палочку,
есть призыв
отойти поодаль,
с целью не
оказаться раненым, отторгнутым
трамваем под
15 номером.
2
замолкнут
велосипедные трели
соловьёв
дразнящих без устали,
неуёмные
насмешники преклоняются,
восхищаются,
забывая о
сделанной глупости,
ведь по
рельсам катится,
нервно
покуривая,
выпуская из
глотки сиреневый дым,
гигант –
общежитие,
машина
заботливая,
а в ней много
разных
(и с ветреной
дочерью,
и с
бамбуковой удочкой,
с ковром
самотканым,
с газетою и
чемоданом),
всё так же
уставших от тряски людей.
Угукает –
станция (приют кратковременный),
Уставший
шипит ядовитой змеёй,
Полураздавленной
мальчишкой – трамвайчиком,
Спешащим на
свой однотысячный круг,
Где те же
прохожие, ломая препятствия,
Толкаясь,
пролезут в утробу к тебе,
Забудь
одиночество, лишь ночью помаешься,
А утром
разбудят и в путь, дорогóй!
# # #
Где под
молчанье лягут в такт
На землю шумные
мотивы
Листвы
осенней безвозвратно,
Там множество
проходит дней
Бессовестно
приятных
В тайне от
вещей, оставленных подарком
Тому, кто ими
дорожит
И спятит за
полночь
В осеннем
ноябре.
Где стаи
брошенных, озябших караванов
Забудут адрес,
по которому лететь.
А за полночь
оно ведь как в туманной Англии,
Где сахара
кусок макают в крепкий чай
И дело вовсе
не в бокале –
…в
бенгальской вспышке меж ветвей,
Что ближе к
полудню
На
заключительном параде
Великосветских
грустных дней
Негласно
общему унынью
Роняет
искорки в покрытые
Изящно тонкой
паутинкой
Пятнисто –
ржавые леса.
И среди них
вишнёво – хмурый
Ладонями
ведёт игру,
Прощаясь с
памятью
О медленном
июле,
О чутком
августе,
опасном октябре.
Ноябрь для
тебя,
В тебе
останется
Предательски
сквозящим, красный клён.
Снимают
шляпки дамы, хоть не вправе,
Однако перед
ними белый кавалер.
Заносчивый и
в ус он дует от тоски,
Холодным
взглядом, обводя владенья,
Вершит, что
именно теперь
Прощаться
окончательно пора настала:
«И может
быть забудет он про вас
На век дурак
– апрель».
И все,
покорно повинуясь,
обутые в белесые обновы,
Одетые в меха
из болтовни,
Объятые
дремотным наслажденьем
Зевают, а
вокруг черным – бело.
А нам, как ни
взгляни,
Всё кажется
блаженством.
# # #
Девочка в коробке шоколадных
конфет
Под шляпкою кокетливо
морщится,
Боится темноты и крестится
слева направо и снизу вверх,
путая от волнения стороны,
забывая, для чего молится,
вспоминая, от чего хочется,
и зачем прячется,
а когда испортится…
Первая ночь
Бессонная.
Скоро
Все улягутся,
А девочка
Корчится,
Настырно
Коготками
Царапается.
«Дурочка,
Схватят тебя
Крепко пальчиками,
Щелк,
И станешь ты великим
праздником
Как масленица,
Сварожей племянницей,
Даждь - бога вечной любовницей
Песенкой аглицкой».
А пока ты еще катишься
Переворачиваешься,
Шоколадной крошкой,
Как снами,
Обсыпаешь себя,
и уже засыпаешь,
И липнешь к картонной кровати,
Потом и совсем прилипаешь,
и таешь,
и таешь,
и таешь.
БАРАБАН
Барабаны, бары, бани,
Барыни, бродяги
Где-то рядом под рукой…
Под подушкой маки.
Маски, миски
И Москва. Мясо, масло, море.
Затерялся в мире я, плохо мне
на воле.
Незабудка в волосах,
Узелок на память,
Колокольчик,
и мычать я себя заставил.
Обозначил что к чему,
Очередь не занял,
В стороне стою, смотрю:
Те же бары бани.
Барабаны бьют в висок,
Маки дурно пахнут,
Масло растеклось по швам,
В маске кто-то ставит
Сценку про Москву-тоску
За мясным прилавком
Что? Москва пошла ко дну?
Объясните даме,
Нервно бьющей в барабан,
Раб араб баран
Дрожью озабочен стан
Бран арбан рабан.
Азиатский инструмент
Сам из шкур телячьих
Он направил в этот свет
Чудом улетавших.
Нацепивших парашют,
Чтобы приземлиться
Бьют и бьют… убьют, убьют
Продырявят спицей.
ВМЕСТО ДОЖДЯ
Вместо дождя лишь осколки стекла.
Зонты дырявые, головы
израненные,
И не о чем поговорить, ведь
все как пьяные,
Перебинтованные,
Опасные, страшные,
Безумные, незарифмованные,
Разъёбаные и разворованные,
Чужим поступком обездвиженные,
На старого обиженные.
«Пойди и возьми своё,
если сыщешь,
выше головы подпрыгнешь
и три раза через плечо
свистнешь.
Да только олово из слов вытащи
и кинь в костер,
а иначе
выйдет,
как 100 дней назад вышло».
И прошлось по каждому двуглавой стервою,
пришлось отдать, что долго
прятали,
расстались с лёгкостью;
взошло спокойствие,
и птицы сгинули, и тишина,
всё будто замерло;
все встали и погасли,
застыли,
и не с места,
а дождь сильней,
сильней, по головам,
трясутся губы,
шепчут какие-то стихотворения,
иль песни.
Но нет уж, сдали, как в ломбард
и не от голода, а так с привычки…
а дождь всё жгёт и жгёт,
а губы судорожно,
и не от слов уж точно -
рефлекс на импульс,
и никто не в силе взять и уползти,
а значит, что не всё потеряно,
хоть стёкла к нам с небес решили снизойти.
# # #
Полоска вдоль
дороги
Наудачу ведёт
к счастью.
Из подвала в
лохмотьях,
Закутанные с
головы до ног,
Как мумии,
К свету и
теплу
Из темноты на
волю,
На вольные
хлеба
В родниковые
холодные воды
Спринтуют
грязные зимние снега.
Нам не нужна
твоя тоска
И павлиньи
выскочки,
Полено
листьями сызнова,
Как дерево
зацвело.
И где-то всё
неугомонные свирели
И звери верят
сонной зимней лени,
Брюхатой,
Сватавшей
ноябрь
В преддверии
Уже своей весны.
Да, именно
своей начавшейся судьбы:
Суровой,
скользкой, бомжеватой,
Не знавшей
слово компромисс…
То в прошлом,
И весны
пришёл конец
Той, той,
которая болела,
Подросток –
девочка,
Ты скоро
станешь летом,
С волнением
осенью тобою доживать,
Переживать и
верить,
Верить,
Верить.
И всё равно
тоска берёт по тётушке зиме.
© Сашенька Новожилов:
2004